НОВОЕ КАК МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА

Что бы произошло, если бы мы вдруг начали считать, что новое возможно? Возникновение в нашем разуме новой мысли, например? Но разве мы считаем, что новое невозможно? Естественно, мы считаем именно так. Если только новым называть действительно новое. Обычно же, говоря о новом, мы редко имеем в виду новое в полном смысле слова, подразумевая под "новым" то, что даже при не очень внимательном рассмотрении оказывается довольно старым, о чем можно говорить как о новом только в весьма ограниченном и условном смысле.

Что мы обычно называем новым? Одно из двух - полученное впервые или открывшееся. Полученное впервые - это результат размышлений или действий, наших или чьих-то еще - природы, например. В некотором смысле результат всегда нов: только что построенный дом действительно существует впервые - раньше он никогда и нигде не существовал. Но новый дом похож на другие дома, и даже значительно отличаясь от прочих, он соответствует понятию "дом". Поэтому, хотя дом и начал существовать впервые, вряд ли можно назвать его новым в полном смысле слова. Дом просто перешел из существующего в потенции в существующее актуально. В актуальности дом нов, в потенции же давным-давно известен.

Если нечто существует в нашей фантазии в полном и законченном виде, а затем один к одному воплощается в реальность, это, отметим, далеко не всегда адекватно называемому нами существующим в потенции и существующим актуально. Такое понимание - простой переход с одного плана существования на другой - было бы слишком частным. Существующее в потенции означает, что одними только рациональными размышлениями или действиями можно превратить нечто ранее нам неизвестное во вполне осязаемый образ, концепцию или вещь. Неизвестное, которое мы таким образом можем превратить в известное, мы называем существующим в потенции, а неизвестное, уже превращенное в известное, - существующим актуально. При этом совершенно не важно, где именно находится существующее актуально - в окружающем мире, в нашем разуме, фантазии или где-либо еще - главное, что мы в состоянии его воспринимать.

Если наши размышления или действия чисто рациональны, то есть если мы не апеллируем к "озарению" (не останавливаем время от времени свои рассуждения или действия в ожидании, что в данный момент неизвестный нам смысл вещей откроется сам собой или что само по себе станет ясно, что и как дальше делать), то эти наши размышления или действия есть чистое комбинирование. При комбинировании известно, из чего, и известно, как. Если до нас никто и никогда не произносил вслух числа 16 732 946, а мы вдруг взяли и произнесли, это значит, что число 16 732 946 отныне существует актуально.

Но можно ли утверждать, что это число - нечто действительно новое? Для нас как бы не ново ни одно число, встречались мы с ним или нет, поскольку мы знаем, как и из чего его получить: сложение и единица вполне определяют пространство всех чисел. Потенциально нам известно любое число.

Комбинирование не выводит из пространства, заданного из и как, и суть его не в рождении нового, а в превращении потенциально известного в известное актуально. Из комбинирования ничего подлинно нового не возникает, и если мы иногда называем результат комбинирования новым, то лишь в таком же ограниченном и условном смысле, в каком называем новым только что построенный дом.

Также мы называем новым открывшееся - то, что было нам неизвестно, но потом вдруг стало известно в результате прямого столкновения или "озарения", например. Мы можем увидеть новый, ни на что не похожий пейзаж или можем "внезапно понять" нечто, никак не вытекающее из известных нам из и как. Новое ли это? Новое. В том ограниченном и условном смысле, что оно ново только для нас. В отношении такого нового мы всегда внутренне предполагаем, что оно и раньше существовало, только было нам неизвестно. И внезапно стало известно. Это очень важный момент - внутреннее предположение, что новое, с которым столкнулись, на самом деле существовало и раньше. Потому что, имея такое предположение, мы оказываемся инспирированными не идеей нового, а идеей познания. Мы имеем дело не с новым, а просто познаем нечто старое.

Поэтому открывшееся - то, что было нам неизвестно и потом вдруг стало известно и о чем мы предполагаем, что оно существовало и до нашего столкновения с ним, - мы не можем с чистой совестью назвать новым в полном смысле слова.

Полученное впервые и открывшееся, либо нечто, являющееся сплетением того и другого, в некотором (каждое в своем) ограниченном и условном смысле можно назвать новым. Но только в "некотором" - не в глубоком и не в полном. Однако именно это обычно мы и имеем в виду, произнося слово "новое". Такое новое возможно, более того, мы постоянно сталкиваемся с ним.

Но возвратимся к вопросу: можно ли назвать новым в полном смысле слова то, что уже было известно, хотя бы даже и потенциально, или то, что существовало и прежде?

Ни то, ни другое назвать новым в полном смысле слова нельзя. Тогда что же такое новое? Новое - это то, чего не было и что стало. Это - то, чего не было вообще - ни в мире перемен, ни даже в Вечности - и что возникло прямо сейчас, на наших глазах.

Новое - то, что просто не существовало. Нигде и никогда. Ни актуально, ни потенциально. Не только, иначе, не существовало самого нового, но также и никакого "зерна", из которого оно могло бы произрасти. Новое - не следствие старого, за ним не стоит уходящая в прошлое цепь причин. Новое - это новое: оно не вытекает ни из чего.

Новое - это то, что возникло впервые, что неожиданно и необъяснимо для всех. Однако всякий сразу и безапелляционно скажет, что такое новое невозможно. Потому что всё рождающееся имеет на то свои причины - всё является следствием чего-то. Потому что "само", по принципу "не было и стало", ничего не возникает, всё либо откуда-то приходит - откуда-то, где оно уже существовало, - либо создается "кем-то" (или "чем-то"), в ком (или чем) оно уже было в потенции. Новое невозможно. Так мы считаем.

На чем основана такая уверенность? При внимательном рассмотрении оказывается, что ни на чем. Есть только предубеждения и скрытое инстинктивное желание, чтобы было именно так. Если новое невозможно, как быть с тем, что существует Вселенная? Ведь Вселенная, если она возникла, - это новое (точнее, когда-то была новым). Поэтому, если мы утверждаем, что новое невозможно, и затем говорим, что Вселенная возникла, мы противоречим сами себе.

Здесь перед нами две альтернативы. Первая - признать, что Вселенная создана Творцом, который "заранее", до "момента Творения", не знал и не мог узнать о ней абсолютно ничего. "Не знал" потому, что иначе Вселенная не возникла впервые, а уже была (была как потенция "внутри" Творца). И "не мог узнать" потому, что в противном случае Вселенная тоже уже где-то была - где-то "вне" Творца.

Такое признание, по существу, тождественное признанию нового возможным, выводит из противоречия, в котором мы оказались. Однако как мы можем признать, что возможно создать то, к чему не ведет ни чувство, ни разум, ни интуиция - к чему вообще ничего не ведет? То, о чем не существует никакой идеи, - то, чего просто нет?

Конечно же, по причине немыслимости, мы не можем это признать. Вторая альтернатива - сказать, что новое невозможно, и что Вселенная не возникла, а была всегда. К сожалению, это тоже тупик. Если Вселенная была всегда, то к настоящему моменту она существует уже бесконечно долго. Другими словами, тогда до сегодняшнего "дня" прошло уже бесконечное число "дней". Но как может пройти бесконечное число дней? Бесконечность на то и бесконечность, что ее невозможно пройти.

В общем, со Вселенной нам ничего непонятно. И мы хорошо понимаем, что это не понятно. Мы понимаем, что как только касаемся метафизического, разумно уже ничего нельзя объяснить. Поэтому мы принимаем ту или иную концепцию возникновения и существования Вселенной, исходя не из разумных оснований, а из совершенно других.

Но ведь новое в полном смысле слова относится к сфере метафизического. Значит, нет и не может быть никаких разумных доводов, доказывающих, возможно новое или нет, значит, разумные доказательства того, что новое невозможно, - чистые предубеждения. Это мы понимаем. Доводы разума не могут служить основанием для нашей уверенности в невозможности нового - с этим мы согласны. Но разве доводы разума - единственное, что может служить основанием? Почему бы не опереться на собственные восприятие и опыт, например? Точно так же, как мы опираемся на них, когда размышляем о Вселенной. Ведь мы не можем разумно объяснить, что такое Вселенная, не можем доказать ни того, как она возникла, ни того, существует ли она вообще. Однако, по крайней мере в том, что она существует, мы уверены вполне. И основанием для такой нашей уверенности являются восприятие и опыт. Мы видим нечто - значит, нечто есть. Даже если мы согласимся с какими-нибудь неопровержимыми доказательствами обратного, трудно будет убедить самих себя в том, что на самом деле того, что мы видим, нет. В этом случае восприятие и опыт более весомы, чем доводы разума, и наша уверенность в существовании Вселенной покоится именно на них.

А в случае с новым? Могут ли восприятие и опыт служить основанием для уверенности в невозможности нового? Ведь ни мы, ни кто-либо другой никогда не видели нового. Некоторые, правда, заявляли, что сталкивались с ним, но выдаваемое ими за новое, мы всегда расценивали как следствие каких-то, пусть даже пока неизвестных, причин. Нового мы не видели. Нигде и никогда. Так говорят наши восприятие и опыт.

Но разве это означает, что оно невозможно? Мало ли чего мы не видели, и что тем не менее есть. С другой стороны, может быть, мы просто не хотели видеть? Предположим, нам указывают на что-то и говорят: "Это новое". Допустим, ничего подобного мы не видели нигде и никогда. Как мы поступаем? Признаем это новым? Вовсе нет. Мы начинаем интенсивно думать, стараясь объяснить самим себе, во-первых, что это такое - то, на что нам указывают, и, во-вторых, откуда оно взялось. Если удается выдумать более или менее убедительные объяснения, на этом дело заканчивается, и с этого момента мы знаем: это отнюдь не новое, а уже где-то существовавшее или возникшее как следствие определенных причин. Если же удовлетворительных объяснений придумать не удается, мы решаем, что причины возникновения, конечно же, где-то есть, только скрыты от нас. Одним словом, мы решаем, что это, конечно же, не новое, просто мы не знаем, чт'о оно такое и откуда взялось. И это незнание - не что иное, как элементарная ограниченность нашего кругозора. Таково наше резюме.

Заметим, что восприятие и опыт в этом случае не говорят нам абсолютно ничего - ни что это новое, ни что несомненно не новое. Восприятие и опыт молчат. Мы сами решаем, что не новое. Решаем, опираясь на что? На доводы разума. Но ведь мы знаем, что в такой ситуации доводы разума ничего не доказывают? Выходит, мы склонны об этом забывать. Но почему? Потому, что не хотим признать новое возможным.

Основание нашей уверенности в том, что новое невозможно, не в доводах разума, не в восприятии и опыте, а единственно в нашем странном желании, чтобы было именно так. Мы просто втайне хотим, чтобы новое было невозможно. И это "хотение" - основание нашей уверенности.

"Но позвольте, - могут возразить, - при чем тут хотим или не хотим?! Давайте вернемся назад и поговорим об этом еще раз. Четко и ясно. Новое, разумеется, невозможно. Просто-напросто потому, что ему неоткуда взяться. Вот и всё основание. Ведь его не может кто-то создать - потому что для этого он должен, хотя бы потенциально, его уже знать. Оно не может прийти кому-то в голову как "озарение" - потому что всё, что приходит, приходит откуда-то - откуда-то, где оно существовало и раньше. Не может оно и возникнуть само, по принципу "не было и стало", потому что непонятно - с чего это вдруг? Это как если бы небытие ни с того ни с сего внезапно превратилось бы в весьма многообразное бытие.

Конечно, это тоже доводы разума, но разве они не убедительны? Если новое возможно, тогда объясните, как оно может возникнуть?"

Но, друзья мои, почему бы не спросить того же самого о Вселенной? Ведь Вселенной, точно так же, как новому, взяться явно неоткуда. Как мы уже говорили, ее не мог создать тот, кто ничего не знал и не мог узнать о ней заранее, она не могла возникнуть сама, и не могла всегда быть. То есть она невозможна. Все приведенные доводы подходят и для этого случая. Тем не менее Вселенная есть. Это - существенный аргумент в пользу того, что она все-таки как-то возможна. Но данный аргумент не объясняет, как она возникла. Мы этого не знаем. И это незнание нас не смущает - мы к нему привыкли. Что касается нового, то подобного аргумента в его пользу у нас нет. Мы не знаем не только того, как оно может возникнуть, но также и того, есть оно или нет. Однако отсюда вовсе не следует невозможность нового.

"Мы не знаем, возможно новое или нет". - Почему бы не остановиться на этом? На том, что не знаем? Почему мы все-таки уверены, что оно невозможно?

Только потому, что так хотим.Это единственное основание нашей уверенности. В таком случае, почему мы хотим, чтобы новое обязательно было невозможно? Потому, можно ответить, что мы инстинктивно стремимся избежать встречи с метафизической проблемой, что предпочитаем оставаться погруженными в сон, в котором снится реальность, чем становиться с самой этой реальностью лицом к лицу, что возможность краха представлений о себе самих и окружающем мире вселяет в нас ужас. Вместо того, однако, чтобы удовлетвориться готовым объяснением подобного рода, поступим иначе: заменим этот вопрос на другой - на поставленный в самом начале: "Что бы произошло, если бы мы вдруг начали считать, что новое возможно?" Очевидно, рассмотрев перспективы, которые могут открыться благодаря признанию нового возможным, мы автоматически ответим и на вопрос, почему мы так старательно стремимся избежать открытия этих перспектив.

Итак, представим себе, что мы начали считать, что новое возможно. Первое, о чем мы в этом случае должны спросить самих себя, - это как выглядит новое? Обязательно ли абсолютно не похоже ни на что из окружающего мира? Обязательно ли оно - нечто иное по отношению ко всему, что мы только можем вообразить, - нечто такое, что, возникнув, одним своим видом мгновенно превращает в абсурд всякую мысль о любой аналогии с чем-то известным?
        На первый взгляд - да, всё это обязательно. Потому что даже смутная аналогия между новым и уже известным вызывает подозрение, что это на самом деле не новое, но происходит оттуда же, откуда и это известное.
        Однако это только на первый взгляд. Такое подозрение не имеет за собой ничего, кроме пережитков нашей суеверной убежденности в невозможности нового. Конечно же, новое может напоминать нечто старое. Потому что, накладывая на новое какие бы то ни было ограничения - утверждая, что оно должно (или не должно) быть таким-то, - мы диктуем свои условия той неизвестности, из которой оно возникает, и тем самым ставим на место этой неизвестности самих себя. Рассуждая о том, каким должно и каким не должно быть новое, мы фактически создаем это новое - создаем, исходя из своих собственных пожеланий и своих собственных представлений и концепций. Новое в этом случае вытекает из наших пожеланий, представлений и концепций - из старого.
        Между тем как новое не вытекает ни из чего. Ничто не мешает ему быть тем или другим. Оно может кардинально отличаться от всего вообще и с тем же успехом может напоминать что-то знакомое. И не только напоминать - ничто не мешает ему быть точной копией давно известного.

Словом, новое может быть всем, чем угодно. Это может быть новая эмоция, новая мысль, новый ландшафт. Новое не обусловлено ни чем. Однако в чем же тогда различие между чем-нибудь старым и являющимся его копией новым?

Различие в сущности. Новое и старое могут казаться совершенно неотличимыми, одним и тем же, но сущность их всегда различна. Сущность старого в том, что оно старое: следствие множества уходящих в прошлое причин, тем самым - порождение и элемент этого мира. Сущность нового в том, что оно новое: причина его существования не внутри Вселенной, а в находящейся за ее пределами неизвестности. Новое - не порождение, не элемент этого мира, оно - вторжение чего-то чисто метафизического.

Теперь пришло время спросить, что же все-таки произойдет, если мы столкнемся с новым лицом к лицу и чем грозит нам такое столкновение? Представим себе, что где-нибудь высоко в горах, например, после долгих дней подъема по темным холодным ущельям, мы внезапно выходим на открытое пространство и видим перед собой новый ландшафт.

Что мы имеем в виду, когда говорим "новый"? Пусть то, что мы видим, будет похоже на сверкающий белизной вечных снегов гигантский горный цирк, окруженный стеной неприступных скал и вершин. Пусть будет гул водопадов и безмолвие ледников, холод и зной. Среди льда и камней пусть попадаются зеленые поляны, цветы и ручьи, а надо всем этим, в безмерном просторе черно-синего неба пусть ослепительно блещет солнце. Весь этот фантастический, свойственный только высоким горам ландшафт трудно, конечно, в равнинном смысле назвать земным. Но неземной - не значит новый. Мы же хотим говорить о новом.

Для этого представим еще, что благодаря признанию нового возможным в нас проснулось "шестое чувство", которое говорит нам, что все эти скалы, снега, зеленые поляны, это солнце, небо, вода на самом деле не те скалы, снега и поляны, не то солнце, небо и вода, которые мы знаем. Что они только похожи на те. Пусть это "шестое чувство" говорит нам, что всё это возникло прямо сейчас - этого не было, когда мы поднимались по темным ущельям, и, возможно, снова не будет, стоит нам только закрыть и открыть глаза. Пусть "шестое чувство" говорит нам, что этот ландшафт возник не так, как возникают все вещи - из других вещей, что этот ландшафт - новое.
        Что произойдет, если голос "шестого чувства" прозвучит внутри нас безапелляционно?
        Прежде всего наше существо придет в состояние экстремальной пробужденности. Ландшафт, среди которого мы оказались, - новое. Ничего подобного не было нигде и никогда. И хотя на небе блещет солнце, хотя вокруг лежат снега и высятся безмолвные скалы, а под ногами растет трава и бегут голубые ручьи, мы знаем, что это солнце - не наше обычное солнце, но нечто совершенно нам неизвестное, только похожее на солнце. Мы знаем, что скалы - не скалы, трава - не трава, и ручьи - не ручьи. В данный момент всё это похоже на горный ландшафт. Но что будет в следующий? Этого мы не знаем. Мы не знаем, чего ждать от этого солнца и снега, этих скал, травы и ручьев. Что произойдет в следующий момент абсолютно неизвестно. Зато нам хорошо известно, что может случиться всё, что угодно. Совсем необязательно дело так и закончится созерцанием блистательной красоты: мы можем быть уничтожены или превращены в пауков, можем, потеряв разум, сгинуть в безднах вечного отчаяния и кошмара. И всё это вполне реально. Реально в том смысле, что в происходящее будет вовлечено всё наше существо. Не так, как это бывает в сфере фантазий, где мы подчас стоим перед ужасающей бездной, в то время как наше существо не только остается в относительной безопасности привычного мира, но и знает об этой безопасности. То, что может случиться, касается всего нашего существа, и нет места, куда мы могли бы вернуться или бежать. Всё вполне реально. И, в частности, реальна угроза. А когда угроза реальна, наше существо приходит в состояние экстремальной пробужденности. Всё внимание обращается туда, откуда исходит опасность. Но в нашем случае опасность исходит отовсюду. Вокруг нет абсолютно ничего, что не таило бы в себе возможной угрозы. Поэтому зрение, слух, интуиция и прочие известные и неизвестные органы чувств приводятся в действие. Всё наше существо воспринимает. И воспринимает не что-то конкретное, но всё, что вокруг. Мы воспринимаем так, как только способны воспринимать - крайне интенсивно и сразу всё. При этом - ни страха, ни радости, ни грез, ни суждений: обычный поток фрагментарных мыслей и чувств пропадает, и внутри утверждается абсолютная тишина. Мы имеем дело лишь с тем, что вокруг... погруженным в эту тишину. Все потенции нашего существа пробуждены, однако мы как бы не действуем, "лишь" наблюдаем, готовые, уловив любой, даже мельчайший значимый штрих, мгновенно понять, что к чему, и мгновенно решить, что предпринять.

Экстремальная пробужденность длится только до тех пор, пока возможная угроза не стала конкретной или пока не сделалась очевидной наша безопасность. Как только окружающая неизвестность начинает принимать какую-то известную форму или как только нам лишь покажется, что она чем-то знакома, мы моментально переходим из состояния экстремальной пробужденности в состояние действия и начинаем "действовать" в соответствии с тем, что, как полагаем, находится перед нами. Мы либо бросаемся в панический бег, либо приходим в восторг от божественной красоты, либо начинаем интересоваться породами камней, либо возвращаемся к привычным мыслям - и еще сотни различных "либо", в зависимости от того, чем оказалась неизвестность.
        При столкновении с неизвестностью наше существо приходит в состояние экстремальной пробужденности автоматически, не спрашивая, хотим мы того или нет, потому что реагирует на неизвестность, идентифицируя ее с возможной угрозой.
        Экстремальная пробужденность - просто психофизическое состояние, хотя и не часто встречающееся, но все же в той или иной степени знакомое, наверное, всем. В это состояние можно попасть и без столкновения с новым, и само по себе оно еще не выводит нас никуда. Однако это состояние ценно, поскольку открывает перед нами возможность реально видеть и реально размышлять. Заметим, только возможность.
        В обычной жизни, а тем более в современной, мы находимся бесперспективно далеко не только от совершенства, но и от того, что "задумано" как "человек". Это ни для кого не секрет. Разложение, деградация, ничтожество человека теперь не одна из сторон мира, а чуть ли не единственная его сторона. Внутри нас непрерывно происходит борьба противоречивых желаний, и в каждый момент мы растворены в том, которое одерживает верх. В каждый момент мы находимся во власти очередных бредовых мыслей, извращенных чувств или бессмысленных дел. То, как мы видим мир, к чему стремимся, какие принимаем решения, полностью определяется теми мыслями, чувствами и делами, в которых мы растворены. Всё наше существо постоянно находится во власти чего угодно, только не нас самих. Состояние, когда мы и именно мы имеем власть над своим существом, когда находимся выше всего происходящего вне и внутри, крайне редко. Однако только в этом состоянии мы действительно есть то, что мы есть, и только в нем ставим цель, решаем и повелеваем именно мы. Это состояние и есть экстремальная пробужденность.

Перед лицом неизвестности наше существо приходит в экстремальную пробужденность потому, что ни одна мысль, ни одно чувство, ни один инстинкт из тех, которые господствуют над нами в обычной жизни, не обладают силой, достаточной для того, чтобы взять ситуацию на себя. Вокруг неизвестность, вполне реален фатальный исход, реальна смерть, и, если наше существо "хочет жить", противостоять этой ситуации необходимо. Жить оно несомненно хочет и поэтому передает власть нам - тем, кто единственно способен противостоять. При этом заключенная в неизвестности сила приводит в порядок всё, что, казалось бы, привести в порядок уже невозможно: наше существо мгновенно пробуждается, изменяется, приходит в гармонию; всё лишнее исчезает, и в нашем распоряжении оказывается "выздоровевшее", полное сил существо, готовое действовать, используя всю свою мощь, быть может, нам прежде совершенно неведомую.

Экстремальная пробужденность, таким образом, - это состояние, в котором мы получаем власть над своим существом. Более того - над пришедшим в гармонию существом. Но вернемся к новому.

Итак, вокруг скалы, снега и зеленые поляны, над нами черное небо и ослепительное солнце. Этот ландшафт - новое, говорит "шестое чувство", и наше существо моментально приходит в экстремальную пробужденность. Власть над ним оказывается в наших руках. Открыта возможность реально видеть и реально размышлять. Однако чтобы воспользоваться этой возможностью, мы должны еще суметь оставаться на высоте, на которую поднялись. Кто не в состоянии вынести присутствия неизвестности, недолго удержит власть, и вместо метафизического окажется в центре панического действа. Мы не должны впасть в отчаяние, сойти с ума или броситься бежать, не должны стремиться вручить свою судьбу в руки первых попавшихся богов. Мы должны быть выше инстинктов и подчинить пробудившиеся потенции собственной воле. Оставаясь в ситуации, чего бы это ни стоило, мы должны противопоставить окружающей неизвестности силу, заключенную в нас самих - именно в нас самих, а не в концепции, которую, считая своей, мы, может быть, привыкли противопоставлять всему, не в учении, на силу и реальность которого мы, может быть, привыкли надеяться, и даже не во всем привычном мире целиком, ибо всё это действенно, только когда над нашим существом властвуем не мы сами, но концепция, учение или мир. Сила, о которой мы говорим, заключена именно в нас самих, она, в сущности, и есть "мы сами", и поэтому пробудить ее можно лишь тогда, когда мы не опираемся ни на что - когда не пытаемся противопоставить неизвестности что угодно, но не себя. Лишь тогда, другими словами, когда мы встречаем всё, что вокруг, один на один.

Только так мы сможем стать лицом к лицу с новым, только так сможем научиться реально видеть и реально размышлять. И если у нас хватит на всё это решимости, воли и сил, мы ощутим нечто более великое и могущественное, чем сама неизвестность. Мы ощутим реальность метафизической проблемы.

Скалы, снега, солнце и небо - это то, чего не может быть, но что, тем не менее, есть. Бесполезно пытаться понять, что есть то, что мы видим. Бесполезно пытаться понять, что значит, что то, что мы видим, есть. Бесполезны всякие "как", "откуда" и "почему".   Мы можем только стоять и смотреть.
        И все эти незаданные вопросы, а также другие вопросы, объединяются в один безмолвный вопрос, в одну безмолвную проблему, которая кристаллизуется в пространства и формы того, что мы видим перед собой.
        Окружающий нас ландшафт становится воплощением проблемы. Более того, этот ландшафт становится самой проблемой.
        Суть этой проблемы - за пределами бытия, поэтому мы называем ее метафизической. К этой проблеме сводится всё: она есть центр, и она есть смысл.

 Реально видеть - значит видеть перед собой проблему, а реально размышлять - значит пытаться проникнуть на как можно большую ее глубину. Итак, столкновение с новым есть, в сущности, столкновение с метафизической проблемой. Причем, как мы стремились показать, речь идет об экзистенциальном столкновении: мы сталкиваемся с метафизической проблемой не в воображении и не во сне - ситуация, в которой мы оказались, фатальна как для нас самих, так и для нашего существа. Новое реально, и, более того, в момент столкновения это единственная реальность, которую мы воспринимаем как реальность.

Когда среди гор мы стоим лицом к лицу с новым, мы видим это новое как нечто уникальное и первозданное, как то, объяснения чему нет. Объяснить - значит, заранее считая всё, что вокруг, лишь закономерным проявлением чего-то более глубокого и фундаментального, раскрыть это более глубокое и фундаментальное, проведя параллель между ним и чем-то известным, будь то образ, концепция, сила, принцип или закон. Среди гор же мы знаем наверное, что окружающий ландшафт не является проявлением понятного и известного - что он, наоборот, как раз и есть "объяснение" "понятного и известного" - что он сам и есть самая глубокая глубина, стоящая за всем остальным.

Столкновение с метафизической проблемой, если оно действительно произошло, кардинально меняет восприятие мира, позицию и внутренний ориентир. Возвращаясь в "старый мир", мы находим его погруженным в атмосферу той же неизвестности, сверхъестественности и тайны, что и горный ландшафт: вместо привычного - в общем то, скучного - мы видим теперь нечто могущественное, неведомое и парадоксальное. Другими словами, раскрывая метафизическое измерение сущего, столкновение с новым превращает в метафизическую проблему не только внезапно возникшие вершины, снега и ручьи, но и весь известный нам мир. Убеждение, что всякая вещь объясняется цепью уходящих в прошлое причин, приведших к ее возникновению, теряет свой смысл; нас больше не устроит знание нескольких последних звеньев этой цепи, и мы больше не сможем найти забвение в отыскании предыдущих звеньев, сонно считая при этом, что таким способом движемся к сути вещей. Таким способом мы не движемся никуда. "Причина ореха - орешник, причина орешника - орех." Суть и смысл вещей не в длительности и не в процессе возникновения: не важно, каким именно образом нечто "довидоизменялось" до того, чем стало теперь, важно, что оно такое, зачем и почему оно есть. Важна лишь "причина" всей цепи причин.
        Метафизическая проблема прямо здесь, если на старое мы смотрим так, как если бы оно возникло только что, на наших глазах, - если мы смотрим на него как на новое. Если мы смотрим так, различия между старым и новым нет.

 Это всё, что мы хотели сказать о перспективах, которые могут открыться, если мы вдруг признаем новое возможным, и тем самым ответ на поставленный в самом начале вопрос, как нам кажется, уже дан. Однако остался еще один, последний штрих.

Представим себе теперь, что всё, о чем мы говорили, действительно произошло. Представим, что мир превратился для нас в изначальное "Почему?" - что мы стоим лицом к лицу с метафизической проблемой.
        К этому привело нас столкновение с новым.

Но для нас больше нет различия между новым и старым, более того, теперь нам совершенно не важно, было ли то новое, которое послужило причиной нашего теперешнего состояния, и на самом деле новым, или же это был специально задуманный обман, совершенный ради того, чтобы столкнуть нас с метафизической проблемой.
        Перед нами метафизическая проблема, и даже если всё, что говорилось о новом, - обман, то теперь мы видим, что он был оправдан.

Но все же остается вопрос - а было ли все-таки это обманом? Может быть, признав новое возможным, мы встретились с чем-то обычным, что в результате этого признания приняли за новое? Может быть, было именно так?
   Пусть мы понимаем, что совершенно не в этом суть, но все же - тот горный ландшафт... Было ли это и на самом деле новым?

И если мы спросим себя об этом, если заглянем в собственную глубину, ответ будет ясен сам собой: конечно же, это и на самом деле было новым.

1986